Легион против Империи - Страница 102

102

И вышло так, что удача Одохара оказалась крепче, чем удача Фастиды. И бежал Фастида, бросив своих воинов. В страхе бежал и скрылся в глубине своих земель, где принял от своих позор и за поражение, и за постыдное бегство. Так что никто больше не слыхал о Фастиде.

Готы не стали его преследовать. Ибо славно дрались гепиды, и нелегко досталась победа. Очень многие гревтунги полегли. И многие были ранены. В числе последних – сам рикс Одохар.

Но Книва не получил ни царапины.

Хотел Книва с частью сохранивших силы воинов преследовать Фастиду, разграбить его бурги, завладеть его богатством, но не разрешил Одохар. Сказал: очень мало воинов осталось на родных землях готов. Нельзя уходить Книве, потому что пока он будет бить дальних гепидов, враги могут придти и побить его родичей.

Должно быть, пророческим даром наделили Одохара боги, потому что как он сказал, так и вышло.

Узнав о том, что сильные воины ушли из бурга биться с дальними гепидами, ночью, коварно, большим числом, подступили к бургу коварные чужаки-квеманы. И убили многих. И Фретилу – мирного вождя. И Стайну. И жену Аласейи Рагнасвинту, которая, взявши копье, билась с квеманами, как мужчина.

Потом разграбили чужаки бург. Правда, главных сокровищ они не нашли, ибо по неразумию убили всех, кто знал, где они спрятаны. Однако добычу взяли немалую, потому что богат был бург Одохара.

И забрали они многих, детей и женщин. Но не мужчин, потому что мужчины все пали в бою.

Пленных увезли в свои леса.

– Там, в дороге, и умер твой сын, Аласейа. Маленький был, не выжил без матери, – скорбно произнес Книва. – Ты прости меня, Аласейа, что не уберег. Дорог он мне был безмерно, потому что это был племянник мой первый.

Такое вот горе приключилось. Зато отомстил за набег Книва славно. С отменной жестокостью. Думали чужаки, что спрячутся они в своих лесах, однако зря они так думали. Пять тысяч воинов взял с собой Книва. И прошел по землям квеманов, как огонь по сухостою. Давил их и рвал, как рало давит и рвет червей. От селища к селищу шел Книва и везде убивал всех. На куски резал, в огонь живьем бросал или в землю закапывал. Никого и ничего не оставлял за собой. Квеманских богов жег, как когда-то Гееннах (кивок в сторону Черепанова), поганым их жрецам кишки выпускал на их же алтарях. И многих родичей сумел вызволить из плена. Среди них – и мать свою Брунегильду.

И заключил неожиданно:

– Так что не родичи мы с тобой более, Аласейа. Больно мне от того.

И поглядел почему-то на Агилмунда.

Старший брат Книвы был мрачен. Но спокоен.

– Страшные вести говоришь ты, Книва, – произнес он медленно, чеканя слова. – Но не вижу я твоей вины в случившемся. Ты поступил, как должно. Ушел, когда рикс позвал. Вернулся, когда рикс велел. Ты – человек рикса Одохара, Книва. Ты – в его воле.

– Нет, – колыхнул светлой гривой Книва. – Я не человек Одохара-рикса. Умер Одохар от той раны. Ныне я сам – рикс. Большой рикс всех гревтунгов.

Агилмунд поднялся. Книва тоже встал. Уж точно, что большой. Под два метра. Хотя еще не такой кряжистый, как Агилмунд. Два брата стояли друг против друга. Агилмунд – старший. По возрасту. И по лицу. А по глазам – нет. Столько успел за эти немногие годы пережить Книва, что постарел глазами.

Стояли. Глядели. Напряжение нарастало…

Сигисбран сделал попытку тоже подняться, но Скулди схватил его за плечо – не дал.

– Сколько у тебя верных, Книва? – наконец спросил Агилмунд.

– В дружине – тринадцать больших сотен, – не задумываясь, ответил Книва. – Но если я позову – еще двадцать тысяч встанут за моей спиной. Или – более.

– И они так же хороши, как те, что стоят за моей спиной сейчас?

– Разве это твои воины? – вкрадчиво произнес Книва. – А я думаю: это – воины Аласейи. – И, развернувшись к Коршунову, произнес торжественно: – Нет более у нас общей крови, Аласейа-рикс, Небесный Воин. А потому спрашиваю тебя: не хочешь ли ты смешать мою кровь со своей? Было бы для меня великой честью сие, ведь не знаю я никого, кто сравнился бы с тобой деяниями и славой!

Хорошо сказал. Прям-таки по-королевски.

– Ох, далеко пойдет мальчик, – пробормотал Черепанов по-русски. – Ох, далеко…

– Если они прямо сейчас друг друга не порубят, – буркнул Коршунов. – Ладно, будем разруливать!

Он тоже встал. Рядом с рослыми готами, особенно с почти двухметровым Книвой, Алексей казался совсем мелким. Но в политике рост – не главное.

– А я вот знаю, Книва-рикс, человека, который превосходит меня и славой и опытом. И этот человек сейчас – рядом с нами.

Книва прищурился недобро: глянул на старшего брата. Решил, что его имеет в виду Алексей. Ошибся.

– Вот он! – Палец Коршунова едва не коснулся лба сидевшего Геннадия. – Вот человек, который и славнее меня, и в доблести превосходит! Потому, если ты ищешь для родства самого славного из нас, то не ко мне твои слова, а к нему.

Книва с изумлением уставился на Черепанова. Нет, в славе последнего он не сомневался. Но есть слава и – Слава…

– Он, Гееннах, брат мой старший, и он – старший над нами! – гнул свое Коршунов. – Верно ли это, Агилмунд? Скулди?

Агилмунд задумался на мгновение… Покосился на Книву… Ох, трудно ему будет привыкнуть в такому младшему брату… А придется!

– Так, Аласейа. Верно ты сказал.

– Верно сказал, – присоединил свой голос к готу герул Скулди. – Был над нами старшим Гееннах! И в бою нас побил, и в битвы водил во многие! И землей он правил такой, что тебе, Книва, и во сне не снилась! Старший над всеми нами Гееннах… – И заключил неожиданно: – Но тебя, Аласейа, мы любим больше! А потому, Аласейа, если не хочешь ты смешать свою кровь с кровью Книвы-рикса, то, может, моим побратимом согласишься стать?

102